Михаил Козаков «Крушение империи»

Каждый год бывает так: напьются на радостях - сбрасывают с откоса садовые скамьи, портят резедовые клумбы, ругают известных в городе чиновников. Вдоль темного откоса ходит городовой. Здесь ему спокойней: на освещенных аллеях приходится часто козырять начальству.

У откоса еще назначают друг другу свидания. Влюбленных городовой не смущает. Напротив: его спрашивают, не видал ли он здесь такого-то или такую-то, - городовой всех в городе знает.

Антракт окончился: музыка перестала играть. Аллеи на время опустели, откос - тоже. Городовой потянулся за всеми.

Словно выждав, покуда он скроется за поворотом, торопливо выбежала из-за деревьев низенькая полногрудая женщина в черных ботинках и белых чулках. Она побежала к тому месту, где, опершись на палку, стоял человек, любовавшийся июньскими золотыми звездами.

- Пантелеймон Никифорович! - окликнула она.

Мечтатель быстро оглянулся. Это ротмистров писарь Кандуша тщетно искал в небе Малую Медведицу.

Они сидели теперь чуть пониже края откоса - за кустом. Кандуша лежал, опустив голову на мягкое колено тихо посмеивающейся женщины. Четверть часа назад они были в овраге.

- Очень вы, Пантелеймон Никифорович, сегодня нежный. Очень вы сегодня ласковый. Спасибо за удовольствие, что доставили… - прижималась к нему Дуня, карабаевская прислуга. - Любовь промеж нас полная, хотя и не официальная.

А отчего все-таки, миленький, хочется официальных чувствий? - гладила она его волосы и вкрадчиво засматривала в его темные, наполненные ночью глаза.

- Вот уж не скажу, Дунечка. Полный я в этом деле граф Витте…