Михаил Козаков «Крушение империи»
- Толку мало, - помутнели, чернильными стали кандушины глаза, и он бесшумным, медленным шагом подошел к начальнику. - Способы обсудить можно, как лучше. Сразу ли, поодиночке. Но под корень, говорю, Вячеслав Сигизмундович!.. Чик - и преставился старик! Вот на этот счет сообщеньице имею.
И он вздрогнул вдруг - крупной конвульсивной дрожью: трескучим звонком врезался в беседу телефон. Губонин снял с рычажка трубку:
- Слушаю… Да. Квартира инженера Межерицкого. Да, я… Я же вам… ну, да - я у телефона… инженер Межерицкий. Фу-ты, господи, не узнал! Честь имею, честь имею, дорогой Иван Федорович. Вам повезло застать меня…
И наступила продолжительная пауза, в течение которой внимательно слушавший своего телефонного собеседника Губонин обменивался с ним краткими утвердительными междометиями, а Пантелеймон Кандуша, хорошо изучивший привычки своего начальника и по виду его учуявший сейчас особенно интересное и важное, затаил дыхание, нетерпеливо выжидая окончания разговора.
- Все будет сделано!
И Губонин, «инженер Межерицкий», аккуратно размотав туго скрутившийся и укороченный оттого телефонный шнур, медленно и так же аккуратно опустил трубку в седлышко рычажка.
Минуту он молчал, занятый своими мыслями. Молчал и Кандуша, знавший, что в таких случаях не следует ни о чем расспрашивать начальника: если нужно, если захочет, - сам все расскажет. И когда тот остановил, гмыкнув и улыбнувшись, на нем свой взгляд, Кандуша сказал только:
Умыться бы… - и сделал бесстрастное, скучающее лицо.