Михаил Козаков «Крушение империи»

И опять никто не отвечал, все исподлобья смотрели на капитана Мамыкина и трех младших офицеров, его спутников.

Спросить унтера Коробченко? Но это значит - выдать его, потерять на дальнейшее преданного человека.

- Что ж, бунт? Ослушание? - сползли набок губы капитана. - Бунт на позициях… перед лицом врага, в военное время?!

- Никак нет, - разжался чей-то рот, и капитан Мамыкин повернул голову на этот сорвавшийся возглас.

- Приказываю сказать, кто принес эту немецкую дрянь! Солдат молчал.

- Какая сволочь дала?! Иначе - к повешенью!

- Не могу знать, ваше благородие.

И как сейчас, в сквере, заныли тогда на спине все позвонки, и как будто что-то тяжелое прыгнуло на плечи Мамыкина, обхватив и запрокинув его голову. Необходимо движение, нужно что-то делать, делать, делать…

- Твоя фамилия?

- Ананьев Ляксей, ваше благородие.

- Два шага вперед… арш! Подставь маску!

У маленького, низкорослого Ананьева картофельное бугристое лицо с растянутым, лягушечьим ртом и чуть покривившимся, съехавшим на сторону тупеньким носом, а глаз его не разобрать Мамыкину при таком хилом освещении. Да, впрочем, - они упрятаны сейчас у всех этих «идолов», - возмущен капитан, - и смотрит на него, - чувствует, - звериным взглядом. Эх, тем проще все дело!..

- Подставь маску!

И он вдруг ударяет по незащищенному лицу Ананьева - звонко, коротко, всей затянутою в перчатку ладонью.