Михаил Козаков «Крушение империи»

На нарах беспокойно спали в самых разнообразных позах люди отдыхающей смены; на них - измятые шинели, перетянутые кушаком с подсумками, через плечо перекинут патронтаж, под головами - вещевые мешки, тут же рядом - винтовка.

На столе тускло горела и, по обыкновению, коптила небольшая керосиновая лампа. Вокруг стола - группа солдат, наклонившаяся, - сразу заметил Мамыкин, - над какими-то серыми бумажными листками.

При появлении офицеров все вскочили, лица приняли «строевое», застывшее выражение, глиняные стали, как определял Мамыкин, и чья-то рука с судорожной поспешностью схватила со стола серые листки.

Унтер-офицер Коробченко отрапортовал:

- Ваше высокоблагородие, в дежурном отделении никаких происшествий не случилось со стороны неприятеля.

- Надеюсь, и в самом отделении тоже? - перебил Мамыкин.

- Так точно, все тихо и согласно устава - по службе, ваше высокоблагородие.

Никто, кроме господ офицеров, не видал лица унтер-офицера Коробченко, никто, кроме них, не заметил прищуренного, подмигивающего, глубоко вдавленного его желтоватого, глазика, совсем закатившегося вбок, словно, если бы он мог дальше пойти, перекатиться на затылок, то прямо и безошибочно указал бы Мамыкину, кем из стоящих сзади следует господам офицерам поинтересоваться сейчас!

- Смир-рно! Здорово, денщичья сила! - закричал капитан Мамыкин, и по этой команде, злой и насмешливой, лучше всего определявшей всегда настроение командира, все должны были уже понять, что дело не к добру.

…После трехминутного обыска прокламации очутились у него в руках.

- Кто? - громко спросил он. Молчание.

- Кто? - повторил он, но уже тихо, заглушенно, сквозь зубы.