Михаил Козаков «Крушение империи»

Глава двенадцатая

На тишкинском поплавке

Музыка играла почти беспрерывно. Мягко ступая, с подносами в руках, с раскачивающейся походкой канатоходцев, налетая друг на друга, но не сталкиваясь и не задевая никого из гостей, шмыгали между столиками татары-официанты в белых передниках. Теплой, густой струей шел запах кухни. Хлопали ловко выдернутые из бутылочных горлышек пробки, звенело стекло бокалов и рюмок, стучали ножи и вилки, - поплавок жил полной своей ночной жизнью.

- Еще мороженого хотите, Федя?

- Хочу.

Кивок официанту, и через минуту две вазочки - со взбитыми сливками и шоколадным мороженым - были на столе.

- Не будем торопиться, - сказал Асикритов. - Ночевать вы будете у меня.

- Вы думаете, дороги не найду домой? Чепуха! Я совсем не пьян

- Я и не говорю, что вы очень пьяны.

- А, не очень?

- Не придирайтесь, мой друг! Пойдем ко мне, на Ковенский. Квартира пуста, мои хозяева все на даче, - сможете расположиться, как захочется. От меня позвоните своему дядюшке, чтоб не волновался…

- Уговорили… - И Федя с благодарностью посмотрел на Фому Матвеевича.

Он чувствовал довольно сильное опьянение, но сознаться в том не желал: в конце концов не так уж много выпили они сегодня, чтобы иметь «право на слабость», иронически усмехался журналист, и Федя, перемогая себя, старался не выдать своего состояния.

Как всегда, когда пьянел (а это иногда случалось во время студенческих пирушек), охватывала дрожь и некоторый озноб в коленках; так и тянуло схватить их и сжать цепкими руками; непременно холодными почему-то становились уши, и жесткая сухость ощущалась во рту: она поражала язык, он становился тяжелым, шершавым, трудно было говорить, и все время хотелось пить, пить или глотать что-либо холодное.

Мороженое сейчас совсем кстати, и Федя медленно, расчетливо - маленькими порциями - глотает его, запивая водой.