Михаил Козаков «Крушение империи»

Лев Павлович замолчал и стал доедать землянику.

- А почему враль? - поспешно спросила его Софья Даниловна, догадываясь, что что-то еще не досказано в повествовании мужа.

- Почему враль? - переспросил он, подбирая ложечкой с блюдца последние ягодки, подталкивая их мизинцем: никак не взять было одной лишь ложечкой. - Вообще враль, а еще, в частности, потому, что в тот же вечер, как мы узнали, уехал куда-то за город в обществе весьма сомнительных женщин. Это больной-то! - с неподдельным, горячим осуждением сказал Лев Павлович.

Прислуга принесла забытую им в комнате коробку папирос, спички, ракушку-пепельницу. Лев Павлович обратил внимание на то, что вот уже второй день в пепельнице лежит недокуренная на три четверти папироса, которую, конечно же, давно пора бы выбросить, но остальные окурки Клавдия, прислуга, выбрасывает, а этот оставляет, кладя куревом вниз.

Подумал о ней иронически, но с любопытством: «До чего хозяйственна крестьянка!» - окурок на ее глазах выбросил в окно, закурил новую папиросу.

К концу завтрака пришел Юрий: темные волосы прилизаны, ниткой - тонкий пробор на боку, темноглазый, немного продолговатое лицо с прыщиками на подбородке, нос заметен, остер, - весь очень похож на Георгия Павловича, на дядю, - отмечала всегда Софья Даниловна.

- Карасей восемь штук и мелкой рыбы фунта два! - объявил он, садясь к столу, шумно пододвигая стул. - Дезертир помогал.

- Какой дезертир? - в один голос спросили оба родителя.