Михаил Козаков «Крушение империи»

Но голос Ириши сух и требователен; глаза подернуты слезой нескрываемой обиды («Ах, вот что: она еще возражает?»); стоит она перед креслом отца, сцепив руки на пояснице («Такой позы я у нее еще не замечал… вызывающая поза!»), - и снисходительная улыбка, готовая было блеснуть в лице Карабаева, превращается в нескладную, черствую гримасу.

- Левушка… - заметив ее, тихо, предостерегающе произносит Софья Даниловна.

И это дает свои результаты.

- Ну, расскажи, Ирина Львовна, как тебе сиделось? - делает последнюю попытку сдержать свое раздражение Карабаев. - Тебя в чем собственно обвинили?

- Не успели еще обвинить. Заподозрили покуда… Но ты, папа, хотел мне что-то сказать?

- Папа тебе и говорит! Что уж ты, Ириша?! - перенесла на нее свой умоляющий взгляд: «Только не ссорьтесь, дорогие!» - Софья Даниловна.

- При чем тут, мама, «вот тебе и лосенок»?

- Вот видишь, Соня, видишь? - словно снимая с себя ответственность за то, что может сейчас произойти, обращался Карабаев к жене. - Твоя дочь придирчива к каждому моему слову.

- Левушка, она достаточно изнервничалась. - А я? А мы с тобой?

Тут уж Лев Павлович не утерпел, - он вскочил и зашагал по комнате. Шагая, он бесцельно хватал и вновь клал на обычное место различные предметы: коробку с гильзами, присланную ему братом, стеклянные настольные часы, привезенные из-за границы, бинокль в кожаном футляре, книги, отобранные для чтения на сон грядущий.

- Тыр! Бур! Тыр! - подражала его мятущейся походке Софья Даниловна. Она попыталась шуткой прервать начавшуюся семейную бурю.

Но теперь уже ничто не могло остановить Льва Павловича.