Михаил Козаков «Крушение империи»

И тотчас же Ирина выкрикнула:

- Папа! Ты не имеешь права так о них говорить!

- Я знаю, что говорю! С этими людьми… вот с этими пораженцами… у меня и у любимых мною людей не может быть ничего общего. Слышишь? Они - мои враги, и я им - враг. Да, да, враг - знай ты это. Стоя посредине между нами, ты не можешь примирить меня с ними. Ни за что и никогда!

- Я и не собиралась… Знай ты тоже.

Дочь произнесла эти слова тихо и с какой-то неповторимой и непередаваемой интонацией: гордости и покорности, задумчивости, твердости и уныния - одновременно.

И эта неожиданная интонация вдруг сбила и обезоружила Карабаева. Она словно приоткрыла для него внутренний сейчас мир Ириши, и этот мир был настолько чист и ясен, что какое-либо насилие над ним показалось бы Льву Павловичу морально недопустимым.

Чего собственно он, Карабаев, хочет сейчас от дочери? - спросил он себя в эту минуту. Чтобы тотчас же отреклась она от Сергея Ваулина? (Этот человек все время торчал занозой в ревнивой памяти Карабаева.) Ваулина он хоть видел, немного знает, - ну, а остальные?

«Какая-то Шура-студентка, безвестная простолюдинка Громова с Серпуховской улицы, на чьей квартире арестовали Иришу, - остальные-то что за люди зачем они нужны ей в жизни?» - недоумевал и беспокоился Лев Павлович.

«Смешно даже говорить о них, разве главный вопрос - вот эти люди? Но следует ли сейчас говорить с Иришей о главном?» - заколебался Лев Павлович, Боже мой, он даже не спросил по-настоящему, что она переживала в тюрьме, как здоровье ее, как обращались с нею службисты господина Протопопова?