Михаил Козаков «Крушение империи»

Вспомнив о нем, Лев Павлович сказал жене (и этим перевел удачно для себя разговор на другую тему):

- Не успел я даже рассказать тебе, Соня, о сегодняшней встрече… Ну, война объявлена! Окончательно! Нам с ним не по пути.

- С Протопоповым, - пояснила Софья Даниловна дочери. - Сегодня Милюков, папа… вообще прогрессивный блок… хотели добиться соглашения с Александром Дмитриевичем Протопоповым.

- Поставив ему предварительно ряд жестких политических условий! - испуганно теперь глядя на дочь, поспешил добавить Карабаев.

Странное состояние!.. Он считал для себя уже обязательным это добавление, как будто сидела перед ним не собственная дочка - домашнее существо, с которым до сих пор вообще можно было не говорить на такие темы, - а побывавшая в тюрьме по революционному делу девушка - уже самостоятельная, уже независимая в своих политических суждениях, и потому он, Карабаев, тоже должен быть точен, высказывая свои политические взгляды.

Ириша впервые в жизни также почувствовала, что отец, любимый отец, - это и есть теперь ее политический противник, что действительно примирение в этом вопросе невозможно «ни за что и никогда», как объявил он сам, что вот с этого вечера многое, вероятно, изменится в их общей карабаевской семье.

И как же отец несправедлив!

Разве Сергей и его мать, Шура и Надежда Ивановна - это «темные личности»? Да как он смеет, в самом деле!..

Подумав о названных людях, она вспомнила и синеглазую русую Любку с «Треугольника», прятавшую у себя за пазухой ваулинские записки, и убежавшего от полицейских неизвестного человека в солдатской шинели (вероятно, это и был тот самый Яша, о котором сообщалось в записке Сергея Леонидовича), - и к ним обоим - к Любке и солдату - она тоже испытывала теперь приязнь - чувство, какое она никогда не могла бы отдать думским друзьям Льва Павловича.