Михаил Козаков «Крушение империи»

И, отвечая на этот молчаливый родительский вопрос, Федя заговорил первым:

- Вчера как раз я видел Вадима и Алешу. Очень бодры, много успевают. Они ведь замечательные у вас! - искренно думал он так о братьях Русовых.

- А-а… Спасибо, голубчик! - растеклась улыбка по широкому, лунообразному лицу доктора.

Он был очень некрасив - белокожий эфиоп с толстыми губами, с раздавленным в обе щеки приплюснутым носом, на котором, как подтрунивали над ним его собственные дети, не было даже «седлышка» для очков, - захоти он их носить. Но когда улыбался (всегда долгой ребячьей улыбкой, хвалящей и поощряющей того, о ком шла речь) - улыбка эта лучами доброты согревала внешне угрюмое лицо Николая Николаевича и мигом сгоняла его уродство.

- Спасибо, спасибо…

Он ни о чем больше не спросил, удовлетворившись краткой весточкой о детях, считая, очевидно, бестактным подробно расспрашивать сейчас о них.

Из чувства благодарности к добрейшему и чуткому Николаю Николаевичу Федя принес еще одну дань его отцовскому любопытству:

- Мы вместе были на сходке. Речи при открытии Думы обсуждались. В газетах - белые полосы, а у нас читались вслух: Милюкова, Шульгина и даже Пуришкевича… Алеша ваш выступал. Да еще как!.. И Вадим тоже.

Доктор Русов встал, Гриша Калмыков остановился посреди комнаты, и только Семен не обнаружил как будто и тени любопытства, занятый своими ногтями.

- Да, событий - прямо скажем!

Пришлось бы теперь рассказывать все по порядку, но разве время сейчас для этого? - И Федя замолчал.