Михаил Козаков «Крушение империи»

- Кого?

- Да вот этого человека?

- Понятия не имею, дорогой Федя, - развел руками Иван Митрофанович. - Пойдемте, отыщите вашего дядю - пусть даст лошадей, - торопил его Теплухин. - Я уж во дворе искал его, да не найти.

«Так ты не знаешь Кандушу? Напрасно! - думал Федя. - А у него письмо к тебе Людмилы, - откуда оно? Знал бы ты только, и если бы она знала?! Увидимся и сегодня и завтра… - повторил он в уме ее обещание. - Черт, да я же по-настоящему влюблен! Я ее люблю, я о ней думаю! Федька, балда ты, осел вифлеемский, разве ты этого не чувствуешь? - обращался он к себе во втором лице и отвечал: «Чувствую!»

- Идите в дом, - сказал он Ивану Митрофановичу. - А я отыщу дядю.

Семена Калмыкова нашел в ямщицкой избе.

Тут шла перебранка между старостой Евлампием и ямщиками, ссорившимися друг с другом: кому в какую очередь и куда ехать. Семен, человек слабохарактерный, принимал то сторону одного, то другого. Матерщинили после каждого слова ямщики, - он тоже от них не отставал и старался кричать больше всех.

Кухарки Матрены давно уже никто здесь не стеснялся. Рябая, будто на ней горох молотили, вечно беременная, с уродливо опущенными грудями, прозванными в насмешку «церковными колоколами», - она толкалась у давно не беленной русской печи, орудуя деревянными лопатами и почерневшими ухватами.

Мал мала меньше кухаркины дети - косопузенькие, рахитичные и подозрительно разномастные - ползали на ямщицких нарах, покинув свой отгороженный закуток.

В избе густо пахло кислыми щами, обильно выкуренной махоркой, дегтем, овчиной, сбруей, - Феде было трудно дышать здесь.