Михаил Козаков «Крушение империи»

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло, -

вспомнился мне, господа, как и Михаил Иванычу, другой поэт Владимир Соловьев. Будем помнить об этом и будем надеяться, однако, на лучшие времена.

Разговор на эту тему продолжался еще долго. И в розовой с «людовиками», и в зеленой гостиной, украшенной шелковыми панно со сценами на них из мифологии, и в соседней комнате - карабаевском кабинете, куда забрел, прельстившись обществом молодежи, Терещенко и откуда вышел малоразговорчивый, искавший, как всегда, уединения компаньон Карабаева по донецкой шахте и лесным угодьям - Арий Савельевич Бронн.

- Кажется, большой день получился: так много интересных речей… - подошла к нему Татьяна Аристарховна. - Скоро будем обедать, не глядите букой.

Она была в черном глухом платье из панбархата с длинным шлейфом. Оно худило ее и делало выше ростом. Да и прическу с сегодняшнего дня Татьяна Аристарховна переменила, последовала, наконец, за общей модой, на что раньше не решалась: круглую, на валиках прическу заменила гладкой, с пробором посередине, как у сестер милосердия, а концы волос завила крупными кольцами, скрепленными на затылке большим черепаховым гребнем, утыканным бриллиантиками чистейшего сверкания. Прическа была ей к лицу и очень молодила.

- Вы сумасшедше-красивы! - пробормотал, давясь словами, Бронн. - У него такое счастье в руках… - не называл он Георгия Павловича по имени. - Вы такая строгая сегодня и красивая… Боже мой, что мне делать?!