Михаил Козаков «Крушение империи»

- Правда? Любуйтесь, Арий Савельевич, если это доставляет вам удовольствие, - мягко сказала она и хотела уже отойти, но он, прикоснувшись к ее руке, умолял остаться на месте.

- Я уеду. Я это твердо решил. Когда коммерсант теряет сердце - этого даже самый лучший поэт не в силах выразить в стихах. Иначе я заплатил бы тысячи, чтобы он написал поэму о моей любви. Вам кажется все интересным сегодня, а я слушаю все разговоры тут, но ничего не слышу: я не перестаю о вас думать - вы это хорошо знаете.

Она знала, что уже давно Бронн влюблен в нее. Конечно - безнадежно, иначе и не могло быть.

Но как-то случилось так, что, сразу не сказав о том мужу, она и впоследствии ничего ему не говорила, и между ней и Бронном возникла тайна, которая не всегда была ей неприятна. Сегодня - в особенности, потому что Татьяне Аристарховне хотелось, чтобы заметили ее новое платье и прическу, чтобы отметили ее красоту, а это первым сделал Бронн, если не считать девочек. Но Катя, Ирина, Лиза - это все свои, а вот он… он всегда внимателен, предан, - брал бы пример с него Жоржа! Или Жоржа так увлекся сегодня политикой с Терещенко, что ничего не замечает?

Она с благодарностью посмотрела на Бронна.

- Старый вы холостяк… жениться бы вам, сколько раз я говорила!

У него были совсем коротко острижены усы, они, как черно-седой грим, растянулись во всю губу. По углам ее зажимали криво прорезанные годами крупные собачьи морщины, спускавшиеся на выбритый, но всегда отливавший синевой квадратный подбородок.

Черные, с поволокой глаза - жестокие и печальные - прятались в мешочках припухших век. Ослепительно белая, с напухшими венами, женственная рука никогда почти не расставалась с заморской сигарой, которую посасывал, превращая до конца в нераспадающийся пепел.