Михаил Козаков «Крушение империи»

- Да, да… Открыть немцам. Много раз говорил мне об этом Григорий Ефимович, почему я не послушался?.. Это можно было сделать еще тогда, когда германские войска стояли под Варшавой.

И вдруг - со спокойной безнадежностью откинув занавеску вагонного окна, протирая рукой запотевшее стекло его, Николай, вглядываясь в серый рассвет неуютного северного утра, медленно произнес:

- Поеду в Ливадию… в сады. Я так люблю цветы… А народ? Мне всегда был страшен мой народ… это ведь русские!

Он вышел на перрон - землисто-бледный, в солдатской шинели с защитными полковничьими погонами. Папаха была сдвинута на затылок. Он несколько раз провел рукой по лбу, рассеянным взглядом обвел станционные постройки. К нему приблизились свитские, - он досадливо замахал на них рукой.

Один только Нилов, запойный пьяница Нилов, тяжело покачиваясь, широко, враскорячку, расставив ноги, стоял недалеко от него и что-то напевал.

Из-за угла вокзала показалась какая-то девочка в платочке, в буром заплатанном армячке и с любопытством смотрела на синие, чистой краски, вагоны с золочеными гербами.

«В Ливадию… в сады», - а машинист повел литерный поезд в серенький Псков.

Туда, тайком от Совета рабочих депутатов, убежал монархист Шульгин и глава военно-промышленных комитетов Гучков, чтобы привезти отречение последнего русского императора.

Входя в царский вагон, Шульгин, прикоснувшись к локтю своего спутника, сказал:

- Ах, разве думали мы с вами, Александр Иванович?.. Мы, монархисты!..