Михаил Козаков «Крушение империи»

Маленькие, очень глубоко посаженные глаза Рузского выражали только сильную усталость и ничего больше.

- Ваше величество! Считаю своим долгом солдата сказать: теперь надо думать…

- Это ужасно, ужасно… - перебил его царь.

На минуту он закрыл рукою глаза и опустил голову.

- А ваша Дума… неужели ваша Дума?.. Не понять было, о чем он хотел спросить.

Надо было как-то ответить, в чем-то оправдаться всем им, патриотам русского трона, - и Шульгин, сидевший напротив царя, перегнулся к нему и заговорил своим актерски-наигранным, «задушевным», тихим голосом:

- Ваше величество, простите меня, если я осмелюсь сказать по-простому, что мы здесь… все люди свои… Происходит какой-то кошмар. В Петрограде, в Думе - кошмар! Все смешалось в доме Облонских, как писал Толстой… Все перемешалось в каком-то водовороте… Депутации каких-то полков…

- Неужели и преображенцы? - вспомнил о них царь.

- Увы, и преображенцы, и павловцы, и волынцы… Бес прерывный звон телефонов… бесконечные вопросы, бесконечное недоумение: «Что делать?» Мы посылали членов Думы в разные места - успокоить, остановить грозную, свирепую стихию… В один из полков, например, послали нашего, националиста. Он вернулся. - Ну, что? - Да ничего, хорошо. Я им сказал - кричат «ура». Сказал, что без офицеров ничего не будет, что родина в опасности. Обещали, что все будет хорошо, они верят Государственной думе. - Ну, слава богу… И вдруг зазвонил телефон. - Как?! Да ведь только что у вас были… Опять волнуются? Кого? Кого-нибудь полевее. Хорошо. Сейчас пришлем. - Посылаем Милюкова. Он вернулся через час. Очень довольный: - Мне кажется, что с ними говорили не на тех струнах… Я говорил в казарме с какого-то эшафота. Был весь полк. И из других частей. Ну, настроение очень хорошее. Меня вынесли на руках. Но через некоторое время телефон снова зазвонил и отчаянно.