Михаил Козаков «Крушение империи»
- Без штанов… да, без штанов, хо-хо-хо! - раскатисто смеялся коренастый Соколов, отбрасывая, как взнузданная лошадь, назад голову и разглаживая в обе стороны свою мягкую черную бороду, почему-то странно рыжевшую, попадая на свет. - Так без штанов, говорите, Алексей Максимович? Хо-хо-хо!..
И чем больше хохотал Соколов и шире усмехался меньше вистский лидер, нетерпеливо оглядываясь по сторонам, тем быстрей тускнела улыбка и мрачнели глаза Горького.
- Угу, угу… Гм, да… - отвечал он суровым покашливанием.
Он медленно, ритмично застучал пальцами по столу. Руки, вытянув, держал на нем крест-накрест и как-то предостерегающе, могло показаться, постукивал теперь пальцами.
- Александр Николаевич, помните, я рассказывал вам как-то про одного чудака такого? - повернул он голову к молчаливому своему спутнику. - Был, знаете, господа, один преподаватель такой в провинции, - я его хорошо помню. Он ежедневно после своих уроков, какова бы ни была погода, представьте, брал зонтик, надевал галоши и одинаковым шагом уходил за город. Свалка там нечистот была. Усаживался он на старый бочонок с пробитым дном, вынимал часы - старомодная луковица такая с ключиком - и, следя по часам, просиживал на бочке ровно шестьдесят минут - и в той же, господа, позе. Потом вставал и так же, отмеренным шагом, отправлялся домой. И все это называл почему-то «принципом». Хорош, - а?
- Да, чудачество, - уже не усмехался Либер, поняв, конечно, к чему клонится речь; теперь насмешливая улыбка залегла уже в изгибах рыжеватых горьковских усов.
- Матросы, - ах, черти драповые! - озорным синим светом засверкали его глаза. - Хороши парни… ей-богу, хороши! А маниаки, знаете, берут в солнечный день старый свой «программный» зонтик, галоши догматические, - а? - и думают, что перед ними прежнее свалочное место… яма выгребная прежнего режима… Я так думаю… я так думаю, товарищи. Солнце - оно, конечно, режет глаза: с непривычки это, полагаю? Вы как скажете? Ах, черти драповые! - повторил он несколько раз свое любимое выражение.