Сергей Граховский «Рудобельская республика»

это который из этих козырей нашкодил, а я… я ни сном ни духом…

Последние слова Ермолицкого заглушил гул возмущенной толпы.

К столу подошел молодой Гатальский и заговорил тихо как на исповеди:

— Что виноваты, то виноваты. Чего уж там. Каемся. Только вина не у всех одна. Плышевский, чтоб ему земля камнем, да сыночек этого «праведника», Казичек, сбили нас с панталыку. А мы что? Больше прятались, чем стреляли. Так что смилуйтесь надо мною и детками малыми, — и упал на колени.

— Виноват, так отвечай, а других не топи! Перед кем, болван, ползаешь? Опомнись! — прошипел похожий на ворона высокий шляхтюк.

Каждый изворачивался, притворялся, врал и сваливал вину на соседа.

Из-за спин протиснулся невысокий, заросший густой бородой мужчина; вышел на середину, вздохнул, посмотрел на бандитов и остановил взгляд на Ермолицком.

— Как убивали, вы могли и забыть, а меня, надеюсь, помните. Вот и головки моей работы на ваших чеботах еще не сносились. Неужели не помните, как ваш сынок ночью со своими головорезами хвастались, что в Лясковичах Аникея Ходку убили, хату его сожгли. Вы тогда еще собирались идти на Рудобелку…

— Иуда, христопродавец! Нажрался моего хлеба, чтоб тебя черви жрали. А за сына я не ответчик, — оскалился Ермолицкий.

— Товарищи судьи, хутор Ермолицкого был пристанищем всей бандитской шайки. Я там был и все видел своими глазами.

— Чтоб они тебе повылезали. Поклянись, ирод, на евангелье! — простонал Ермолицкий.

— Клянусь революционной совестью! — сказал Иван Мозалевский и отошел на прежнее место.

Судьи выслушали еще десяток свидетелей, дали последнее слово подсудимым. Каждый пытался оправдаться, просил сжалиться над его старостью или молодостью. Левой Одинец подробно записывал показания и просьбы подсудимых.

Судьи ушли в ревком совещаться.

Бандиты, свесив головы, молча сидели на длинных