«Рудобельская республика»

Командиры от темна до темна маршировали с новыми красноармейцами по Березинскому форштадту, учили колоть штыком мешок с опилками и отбиваться прикладом.

В батальон Соловья дали роту добровольцев. Он сам ходил на учения с ними. Отощал и высох на солнце, даже глаза посветлели и запали глубже. На закате возвращались в казарму возле белой церкви, что в конце Минской улицы. Колыхались штыки, клубилась под ногами пыль, и звенела песня, которую всегда запевал командир:

Взвейтесь, соколы, орлами,

Полно горе горевать…

Пели с присвистом, с гиканьем, четко печатая по мостовой шаг.

Июньским утром в Бобруйск прибыл агитпоезд «Октябрьская революция». Приехал Михаил Иванович Калинин. В уездном ревкоме он говорил с коммунистами и командирами Красной Армии о том, что всем советским республикам надо объединиться для борьбы с мировым империализмом, призывал остановить наступление бело-польских легионов.

А под вечер красные батальоны двинулись на Шоссейную улицу. У зеленого ресторанчика с затейливой деревянной резьбой над балконом собирались бобруйские литейщики, кожевники и портные. Более подходящего места, пожалуй, в городе и не было: широкая улица могла вместить огромную толпу, а бывший ресторанчик Зельдовича стоял на пригорке и отовсюду был виден.

На балкон вышли молодой чернявый Ревинский, крест-накрест перетянутый ремнями, высокий и широкоплечий Прокоп Молокович и Борис Найман в неизменной кожанке. За ними — невысокий мужчина лет сорока, в клинышке бородки местами пробивалась седина, поблескивали стекла очков. И фигурой и обликом он напоминал сельского учителя или землемера. Толпа сразу же замолчала. К перилам подошел председатель уездного ревкома.

— Товарищи, — начал Ревинский. — Советская страна в опасности! Белые банды Колчака и Деникина пытаются задушить революцию, а мировой капитал вооружил белополяков. Они идут на нас, чтобы отнять землю, фабрики и заводы, чтобы снова превратить нас в подневольных рабов помещиков и фабрикантов. Допустим ли мы это?

— Не позволим! — загудела толпа.

216