Сергей Граховский «Рудобельская республика»

татарских огородов и постепенно отходил на Козы-рево. Командир высох и почернел и с каждым днем становился все более решительным и злым.

— Запоминайте дорогу, — говорил он, — по пей нам наступать.

А пока что силы были неравными. Нужно было беречь каждого бойца, каждый патрон, чтобы не пустить пилсудчиков дальше, чтобы вернулись к матерям сыновья, мужья — к женам, отцы — к детям.

Соловей знал, как тяжело терять близких, жалел каждого бойца, как родного брата. Он понимал, что Минск им не удержать, но нельзя больше пятиться. Эх, если бы сюда сотни две рудобельцев, пушек и снарядов хоть немного, они показали бы белопольской шляхте, откуда ноги растут.

Бои шли уже на улицах. Легионеры заняли вокзал и вышли на окраину. Соловей отвел остатки полка в тихую рощицу возле Лапич. Полк передал своему земляку и другу Степану Жинко, а сам втиснулся на какую-то платформу с рельсами и поехал в Осиповичи. Он надеялся пополнить батальон комсомольцами.

Но городок был почти пустой: временами на улице попадались то прихрамывающая бабка, то ковыляющий куда-то дед с седой бородой, из-за ворот выглядывали притихшие дети. В военкомате человек с деревяшкой вместо ноги заталкивал бумаги в большой мешок из-под соли.

— Ничем помочь не могу. Кого мог, отправил, — ответил он. — Приказано все вывозить в Бобруйск.

На дверях волостного комитета комсомола висел кусок фанеры с размытой чернильной надписью: «Все ушли па фронт».

В полк Соловей возвращался один. Моросил теплый дождик, шелестели поспевшие овсы, а где-то на западе рокотал гром. Прислушался. Нет, не гром. Била артиллерия.

4

Жито созрело рано: только налилось и сразу пожелтело, заколыхалось переливчатыми волнами. В низинах потяжелело, согнулось, а па солнцепеке да на песке колосья