- Это ужасно… - повторила Катя и покачала головой. - Он такой веселый был… заводила…

- Мы все в те времена были веселыми… потому что были молодые и глупые, а может, умные, - не знаю… - он пожал плечами.

- Мы были беззаботные… - улыбнулась Катя.

Он смотрел на нее и вспоминал, что уехала она, кажется, году в семидесятом, или семьдесят первом. На эти годы как раз пришелся пик еврейской эмиграции из Союза. Уезжали любыми правдами и неправдами, раздобывая фальшивые бумаги о принадлежности к еврейской национальности, приглашения в США, Израиль, Австрию, Германию. Многих высылали. Они тогда с Катей почти и не встречались. Была любовь и кончилась и разошлись как в море корабли, разошлись за ненадобностью друг другу, охладев, став равнодушными к заботам и тяготам другого. Как раз тогда кончилась беззаботная жизнь студентов и потянулись так называемые трудовые будни. Можно назвать эти будни битвой за выживание, за постановку, за главную роль. Катя носилась по разным чиновничьим конторам и управлениям, добывая бумаги на право иметь мастерскую. В конце концов отказали, сославшись на то, что Катя не является членом Союза художников СССР, а раз не является, значит, и мастерскую иметь не положено. Рисуйте, гражданка, дома, и не морочьте занятым людям голову. Потом Катя познакомилась с американцем, и горести, связанные с мастерской, сразу забылись, она даже и занятия живописью забросила. Впрочем, тогда они с Виктором уже виделись от случая к случаю…

Подошла официантка Галя, поставила на стол бутылку водки, минеральную воду, начала снимать с подноса тарелки с закусками - рыбой, колбасой, салатом.

- Еще масло принеси, Галочка, - попросил Виктор.

- Хорошо, Виктор Олегович. Больше ничего?

- А салатик со сметанкой забыла?

- Хорошо, сейчас принесу. Больше ничего?