Все это время институт кипел, как раскаленный чайник. Два раза собирался партком и комсомольское собрание курса, а потом и всего института, мастеру курса и его не менее знаменитым товарищам-режиссерам пришлось ездить на площадь Дзержинского и беседовать с большими начальниками из КГБ, доказывать им, что парень держал антисоветские книги у себя дома по глупости и молодости, что, в сущности, ничего страшного он не сделал, что в институте он характеризуется как исключительно одаренный студент, который ни в чем антисоветском ни разу замечен не был, более того, он является членом комитета комсомола института, ведь это тоже говорит о его политических убеждениях и моральном облике. Начальники из Комитета со всем соглашались, были предельно вежливы и доброжелательны, и даже намекнули знаменитым режиссерам, что, как говорится, на первый раз парня можно простить, но он все-таки должен сказать, где брал все эти книжки, кто их ему давал. А вот как раз это их любимый талантливый студент сообщить категорически отказывается. Стало быть, он не вполне осознал свою вину, свой проступок… Знаменитые мастера вздыхали, разводили руками - в душе они были довольны поведением студента, но вида не подавали. Виктора допрашивали неделю подряд, пытаясь выяснить источник, из которого он получал антисоветскую литературу. Виктор упорно твердил, что книги приобрел на книжной толкучке на Кузнецком мосту у какого-то человека, которого он видел первый и последний раз.

- Ну а как он выглядел? Приметы его какие-нибудь помните? Вот если бы мы предложили вам снова поехать на Кузнецкий на эту толкучку, вы смогли бы узнать этого человека?

- Не знаю… - пожимал плечами Виктор. - Может, и узнал бы… хотя давно было… я же часто на толкучку езжу… меняюсь, покупаю… столько лиц мелькает, знаете… Но я могу попытаться…