- А ты чего? - спросила Катя и опять улыбнулась.

- А ты? - упрямо спросил Виктор.

- А ты?..

- Ну давай помолчим в трубочку… - усмехнулся на другом конце провода Виктор.

Они помолчали. Катя слышала в трубке его дыхание. Наконец, проговорила, затянувшись сигаретой:

- Это хорошо, что ты один… Витя… покойной ночи, - и повесила трубку, тяжело поднялась с кресла, подошла к окну.

Внизу была видна полутемная Тверская. Редкие фонари, живые огоньки одиноких запоздалых машин. Катя курила и смотрела в окно, опершись локтями о подоконник. «Была улица Горького, а теперь - Тверская, - подумала вдруг она. - Смешно… Но вообще, как много изменилось… » А что, собственно? В магазинах как ничего не было, так и нету… Люди одеты плохо, лица злые… везде очереди… Правда, в газетах теперь печатают такое, за что раньше могли запросто упрятать в лагеря лет на десять… И вот она свободно приехала. А ведь тогда, в семьдесят первом, она была уверена, что уезжает навсегда. И заплакала в самолете, кусая губы, зажмурившись и стараясь удержаться, но слезы сами лились из глаз, оставляя на щеках черные полоски туши. Она плакала, прощаясь с родиной, с матерью, которая осталась в аэропорту, растерянная и убитая горем до такой степени, что даже не могла плакать. Катя навсегда запомнила ее сделавшиеся огромными страдальческие сухие глаза - ни единой слезинки, растрепанные седые волосы, нелепая шляпка с искусственным цветком… И вот она все же вернулась - чудо случилось, иначе не назовешь - только матери нет, ее убили… Кто? У какой сволочи поднялась рука на старую исстрадавшуюся женщину… Неужели этим проклятым