Катя принесла жареную картошку, разложила гостям и матери по тарелкам, и они опять выпили с шутками и прибаутками, стали закусывать, и все говорили, говорили… Вспоминали бесчисленные истории своей лагерной жизни, и все они были страшноватыми до жути, а старухи смеялись, подтрунивали друг над другом, и были они такие сухие и крепкие, точно выточенные из камня. Много позже, когда Катя, уже будучи в Америке, мучилась над воспоминаниями о матери, над сценарием будущего фильма, она впервые задумалась над тем, что же все-таки помогало и помогло этим и сотням тысяч, миллионам других таких же женщин выжить в невероятных условиях, где человеческая жизнь не стоила и копейки, где на их глазах люди умирали бессчетно, где подлость и низость, казалось, возобладали над всеми другими людскими отношениями, где царствовал знаменитый девиз-поговорка: «Сегодня умрешь ты, а завтра я!», где в сознании людей намертво впаивались три главных условия лагерной жизни: «Не верь. Не бойся. Не проси», где человек человеку был даже не волк (потому что в отношениях волков все же существует хоть какой-то кодекс волчьей чести), а самый лютый, заклятый враг. Катя не могла понять, каким образом, прожив по пятнадцать-двадцать лет такой вот адской жизни, они, эти старухи, сохранили способность смеяться, дружить и вообще, способность жить дальше и даже строить какие-то «бредовые» планы на будущее, рассуждать о партии, о коммунизме, который-де неминуемо ожидает в будущем все человечество. И сколько Катя ни мучилась над этими вопросами, ответа не находила. В доме матери появлялись и другие люди, давние лагерные знакомые, с которыми судьба ненадолго сводила мать и которые теперь разыскивали ее, приезжали в гости - никогда ничего им не было нужно, только обняться и повидаться, поговорить, повспоминать под рюмку водки. Совсем разные были люди: со злобинкой и весельчаки-добряки, хитроватые и воплощение простодушия, и только одно качество объединяло их всех - удивительное