- Боже мой… - пробормотал Виктор вполголоса, - ведь это везде сидели тыщи людей… кошмар…
В те далекие шестидесятые, когда он учился в институте, он часто встречал людей, вышедших из заключения, врачей и писателей, инженеров и бывших военных, ученых, бывших студентов и всегда он испытывал к ним чувство благоговейного почтения и преклонения. Они мало или почти ничего не рассказывали о своей прошлой жизни, но из книг, из газетных публикаций Виктор представлял, какие страдания выпали на долю этих людей, через сколько смертей и воскрешений они прошли, и Виктор был уверен, что им открылось некое высшее знание жизни, нечто такое, чего они, простые смертные, никогда не узнают… Какая-то великая правда про наше бытие на земле, сокровенная правда о человеческой сути, тайная исповедь о Боге и дьяволе, о вечной борьбе за душу человека…
Он пытливо заглядывал этим людям в глаза, втайне надеясь, что, может быть, вот сейчас ему откроется это НЕЧТО, он слушал лагерные песни, которые пелись под гитару, хриплыми голосами, и опять ждал… Он разговаривал с этими людьми о жизни, прошлой и настоящей, спрашивал их и опять ждал с замирающим сердцем - вот сейчас… сейчас он услышит, сейчас ему откроют эту сокровенную правду… Не дождался, не услышал. И только в последние годы, когда началась, как теперь все называют, перестройка, когда стали открыто клеймить коммунистов, требовать суда над КПСС, над режимом, который в течение семидесяти трех лет уродовал и гробил целые народы, когда потери в Великой Отечественной стали исчислять не двадцатью, а сорока и даже пятьюдесятью миллионами (как будто двадцати мало!), когда число репрессированных по самым приблизительным подсчетам перевалило за сорок-пятьдесят миллионов, когда Виктор прочитал множество воспоминаний о репрессиях, расстрелах и лагерях, когда он вдруг почувствовал, что в атмосфере общества царит, витает новая жажда мести, расправы - «… пепел Клааса стучит в мое сердце!.. », Виктор тогда вдруг со страхом понял, что никакой сокровенной Правды этим людям, выпившим до дна чашу горя, крови и страданий, не открылось, ничего