А Катя слушала песню, смотрела на Виктора и вспоминала те далекие и теперь казавшиеся такими прекрасными времена. Почему, Боже мой, ну почему? Да потому, наверное, что были они тогда молодыми, жизнь не дубила еще их шкуры, не рвала в клочья нервы, не давила непосильной ношей на хребет. Хотя Катя в детском доме успела хлебнуть всего, успела увидеть своими глазами ту чернуху, испытать ее телом и душой, какую она видела потом, в Америке, в разных фильмах. Разница заключалась лишь в том, что такую жизнь в Америке она видела только в фильмах, а в России сама жила этой жизнью, а в фильмах в те годы показывали совсем другое - нечто возвышенное, прекрасное до тошнотворной слащавости… Ах, да Бог с ними, с этими фильмами, ведь были же и другие, которые со скандалами и запретами, с кровью и истериками продирались на экраны, к зрителю сквозь частоколы цензурных запретов, самодурствующих мнений власть имущих коммунистических номенклатурных монстров…

И то же было с ее коллегами художниками, самые лучшие из которых ютились в подвалах и блочных однокомнатных квартирках, жили впроголодь, спивались, сходили с ума, вешались… И никак ей не верилось, что все это прошло, кануло в Лету, и они теперь, все ее друзья, коллеги, весь народ ее Родины живет в другом измерении… Правда, один раз сердце ее больно сдавил страх… А вдруг те времена вернутся? Случилось это в самом начале съёмок фильма. Как-то Виктор пригласил ее в небольшой просмотровый зал в монтажном цехе. Там сидели еще оператор Вадим, директриса Тамара Павловна, ассистентка режиссера Нина Константиновна, еще кто-то из группы. Свет в небольшом душноватом зале погас, и на экране пошла кинохроника тех лет… конец тридцатых… сороковые… военная хроника… начало пятидесятых. Виктор велел специально отобрать только ту хронику, где был снят Лаврентий Берия. Он сел рядом с Катей, положил свою руку на ее руку и проговорил тихо, когда уже хроника шла:

- Сейчас ты увидишь его…

- Кого? - не поняла Катя.