- Ты, девочка моя, теперь иди. Посиди в машине. И только, пожалуйста, не благодари меня на прощание. Не надо. Я ничего не сделала. А вот подруге своей, будь так добра, скажи, что с места не сдвинусь, пока она ко мне не выйдет.
- Как?!. Конечно, Анастасия Николаевна… - едва смогла произнести Женя. - Да, конечно… Я так и скажу… Да…
Словно лунатик, Евгения Андреевна все же доплыла до кабриолета, и через некоторое время в переулке появилась баронесса, не совсем уверенной походкой направившись к стоявшей поодаль старушке.
Они долго стояли, глядя друг другу в глаза, и молчали. Но во всей этой сцене молчания, если посмотреть со стороны, чувствовалась какая-то несуразность, абсурдность в происходящем, вызывающая улыбку нелепость и так далее и тому подобное… Даже если представить гипотетически, теоретически - да как хотите назовите, - что столетняя старушка повстречала, к примеру, свою внучку и та, мерзавка, ни разу не доставила бабушке беспутной жизнью своей ни одной минуты радости, то все равно тогда бы обиженная старушка смотрела бы на внучку совсем иными глазами, но уж не так, как сейчас смотрела Анастасия Николаевна на баронессу, которая была уже, кстати сказать, на девятом месяце беременности.
- Княгиня, - держа руки на животе, почти прошептала гражданка Зямкина, - а я ведь знала, что это именно вы. Я была в этом уверена и не ошиблась. Еще вчера почувствовала.
- Что ж, а мне в свою очередь, баронесса Изольда фон Рейзен, отрадно видеть лицо, на котором остановилось время. Уверена: у вас и мысли не возникло, что я вам позавидовала. Может, это и неправильно, но никогда подобным не грешила, - во фразе, произнесенной Анастасией Николаевной, слышались интонации, звучавшие еще тогда, в веке девятнадцатом. Том самом, что являлся свидетелем постройки торговых купеческих рядов в ничем не примечательном городке во Владимирской губернии под очень поэтичным, но очень непонятным современникам названием Киржач.
- Все очень скоро закончится, княгиня, - по-доброму и немного грустно улыбнулась баронесса, - посмотрите на мой живот.