- Пашенька, ну что же ты у меня такой тюфяк-то, ей-Богу? Всю жизнь я только и делала, что подгоняла тебя. Давай, родной, вставай.

- Анюточка, прости, но что же мне делать, любовь моя, если силенок-то уже и не осталось, - он тяжело дышал, но все-таки вставал и продолжал движение. - Ты беги, родная моя, не жди меня. Я сам. Как смогу.

- Да ты что, Пашенька, не понимаешь, что ли?! Там же твой сын! Ему же плохо! Мы же ему сейчас нужны как никогда! Оба!

- Да-да, все… Вот видишь, я и встал уже. Бегу, радость моя, бегу.

И снова этот длинный без конца и края коридор, по которому два существа, одетые словно ангелы, бежали куда-то по едва уловимому глазом уклону, то и дело останавливались и, что-то эмоционально обсудив, снова спешно отправлялись в путь.

- Да будь она проклята! Эта чертова Рублево-Успенка, - Григорий с силой дубасил кулаками по крепкому рулю «Геленгвагена». - Ну сколько же вас, нуворишей, наплодилось-то?! И все сюда лезут. Уже ведь и плюнуть-то негде! Пусть под одной единственной гнилой сосной, но чтоб обязательно с престижем! Нет и не будет предела человеческому тщеславию!

В надежде проскочить по прямой, чтобы не делать крюк по «Новой Риге» через Ильинское, в результате, как и следовало ожидать, намертво увязли в пробке. Аккурат между Раздорами и Барвихой.

- Я же знаю, - не меньше Григория нервничала Нина Сергеевна, - даже уже когда вконец свихнулся, не было такого ни разу, чтобы он не ответил на мои звонки. Ну не было! А тут всю вторую половину дня звоню ему, звоню… И одно гробовое молчание. Ну что ты будешь делать? А под утро, сволочь, является мне во сне и говорит: «Нинка, прости меня за все».

- И мне он тоже самое сказал! Во сне! - послышались громкие рыдания Евгении Андреевны, в домашнем халате клубком свернувшейся на заднем сидении автомобиля.