Волков: Как же, легендарная фигура!

Рыбаков: Так вот он, проходя, бросил мне: «Привет, Анатолий!», а Евгения Семеновна говорит: «Это же кэгебист!» По лицу, понимаете, по лицу было ей ясно, кто он такой…

Волков: У нас в Союзе композиторов тоже был такой генерал. Помню, я встретил его на улице с авоськой, полной бутылок с молоком, и подивился - зачем ему столько молока? Мне казалось почему-то, что генералы КГБ молока пить не должны.

Рыбаков:Меня посадили в 33-м году, а реабилитировали в 60-м. Даже при том, что на фронте с меня сняли судимость, и жизнь в Москве наконец-то вошла в нормальную колею, и был успех, все равно я продолжал нести на себе это клеймо. И мгновенно - в чьем-то взгляде, в отведенных глазах увидел: что-то случилось. А я еще не получил премию. Как раз Комитет по Сталинским премиям собирался тогда. Надо узнать, в чем дело. Заместителем Суркова в Союзе писателей был Воронков - «рабочий секретарь», почему-то я решил - он мне выложит правду. Мы с ним были в первых пионерских отрядах Москвы и, хотя не знали тогда друг друга, но общие воспоминания вносили какую-то теплоту в наши отношения. Захожу к нему, спрашиваю: «Костя, что произошло? Расскажи мне, останется между нами…» - «А что, - ничего». Я говорю: «Это неправда, что-то произошло». - «Я ничего не знаю». Единственный, с кем я дружил тогда из писателей, был Николай Атаров, он работал в «Литературной газете». Я тут же сажусь в машину и еду к нему. Спрашиваю: «Коля, что произошло, может, ты знаешь?» - «Я тебе скажу: на заседании Комитета по премиям обнаружилось ч то-то в твоей биографии. Там были Тихонов и Сурков. Толя, но я тебе ничего не говорил, не подводи меня! Симонова там не было и Фадеева не было, только эти двое. Но я тебе ничего не рассказывал».

4