Пять лет назад ровно, по случаю 85-летия Анатолия Рыбакова, я напечатал статью, кажется, не шибко ему понравившуюся. И вроде бы даже не потому, что она, имевшая некоторые аналитические амбиции, тем самым не вполне отвечала правилам юбилейного жанра.

Так или иначе, позвонив мне, Анатолий Наумович предъявил лингвистическую претензию к первой фразе статьи. Странно, писал я, но Рыбаков ныне стал фигурой не менее чем одиозной - вот чем был он задет, в назидание предъявив, что данное слово означает в согласии со словарем: «Вызывающий крайне отрицательное отношение к себе». Даже: «Крайне неприятный».

Но я-то упирал на странность. На дикость - как на свойство среды. Я целил в коллег, не простивших Рыбакову громового успеха и подвергших «Детей Арбата» такому уничижению, будто хуже ничего не читали. Вплоть до курьезов. «Три мушкетера»!» - спроста возопил критик Кожинов, весьма снисходительный к графомании единоверцев: решил, что донельзя унизил писателя, павшего аж до уровня Александра Дюма. А что говорить об уже позабытой XIX партконференции, когда номенклатурный зал воем взвыл, едва вождь Союза писателей всего лишь нейтрально упомянул ненавистных «Детей» в списках новинок? Что, тоже негодовали: не Достоевский? За Отца разобиделись. Сталина не простили.

1