- К сыну на могилку еду, - продолжала старуха, - нашлись добрые люди, схоронили его, Митю моего, спасибо им, и матерям и отцам их спасибо, вырастили детей благородных… - Она низко, до самой земли, поклонилась неведомым людям, разыскавшим могилу ее сына. - Надо бы, конечно, все там устроить, - продолжала Антонина Васильевна, - да ведь некому устраивать-то, одна я, никого нет у меня. Да и когда устраиваться-то? Стара я, не знаю, доеду ли… А может, и доеду. Хоть одним глазком взгляну на его могилку. А умру - похоронят неподалеку. Сколько мне жить-то осталось?

Я был не в силах смотреть на нее, отвернулся и тупо уставился на стены. Они были пусты, голы. Только возле божницы висела знакомая мне фотография пяти солдат, хорошо сохранившаяся за стеклом.

Значит, у старшины Бокарева этой фотографии не было. Конечно, у него могли быть две таких фотографии. Но вряд ли: зачем бы он таскал с собой групповую фотографию? Ведь это не фотография любимой женщины, или матери, или ребенка. Была фотография, он ее и отослал домой.

Она перехватила мой взгляд, подошла к фотографии, показала на Бокарева:

- Вот Митя мой, а это его товарищи.

- А когда он вам ее прислал, эту фотографию?

- Не он, милый, прислал. Невеста его прислала, Клавдия.

- Как? Клавдия?

- Клавдия, милый, Клавдия… Хорошая женщина, самостоятельная… Да вот не пришлось им.

Клавдия… Значит, на кисете могла быть первая буква ее имени. Дело опять запутывалось.

- Будь Митя жив, ладно бы жили, - продолжала Антонина Васильевна. - Митя мой тоже мужчина самостоятельный, охотник, не пил, не курил..

- Не курил? - переспросил я.

- Не курил, милый. У нас в доме табашников не было. И муж мой покойный не курил, и вся родовая наша - никто, одним словом.