Какие мы с тобой молодые, я девчонка, ты мальчишка - помню, в вахтерах, потом в табельщиках ходил.

Вот Колчин, видишь, - она водила пальцем по фотографии, - Меркулов - главный инженер, это вот секретарша Марья Дмитриевна. Загородный - начальник корпуса. Всех знала, все знакомые, да не осталось никого, всех разметало.

Она расстраивалась оттого, что говорила. Эти стертые лица, френчи, толстовки, косоворотки, короткие женские прически возникали из глубины времени - оно ушло, это время, промчалось, как один долгий день. И вот наступил вечер, и жить осталось меньше того, что прожито.

- Не вернешь того, что было, - растроганно говорила Фаина, - ни хорошего, ни плохого. Как в песне поется: «Эх, кабы жизнь начать сначала». Не возвращается время.

Она с надеждой смотрела на Ангелюка. Все бы простила ему, если бы увидела, что и ему щемит сердце. Такое было время… Ведь он, Ангелюк, все знает, встал бы и сказал, правду бы сказал, успокоил бы свою совесть и человека бы выручил.

Но Ангелюк, усмехаясь, сказал:

- Устроим вечер воспоминаний? Только время у меня рабочее. Некогда мне слюни распускать.

Она скосила на него узкие, черные, горячие глаза, потянула к себе фотографию.

- Бери, бери, полюбуйся, какая ты кралечка была, порадуйся.

Она завернула фотографию в газету.

- Уж какая была…

- Ничего была, веселая… Веселая была, время не теряла.

- Я к тебе как к человеку, а ты? Как был сукин сын, так и остался.

- Кто вам позволил так разговаривать, товарищ Абросимова?

Опираясь на ручки кресла, Фаина тяжело поднялась, оправила платье.

- Я тебе не товарищ! Дуролом ты!

- Что?! Вы что?! Да за это…

- Что «за это»?! - передразнила она с вызовом, со скандальной бесцеремонностью женщины из барака. - Что ты мне сделаешь! «Вы что», «вы кто»… Рабочий класс - вот я кто! Запомни! Ты!