- Хорошо гуляешь, молодец!

Вернулись женщины, переодетые в праздничные платья, помятые от долгого лежания в сундуках и чересчур яркие. И еще подошли люди. Те, кто хорошо знал Миронова, оставались, кто знал мало, поздравляли с благополучным возвращением, выпивали по рюмке и удалялись, чтобы не мешать. Под окнами сидели девчонки, бегали мальчишки, заглядывали в окна, пересчитывали ордена и медали Миронова, спорили, смеялись, и аккордеон рыдал на весь поселок: «Ты говорила, что не забыла солнечных, радостных встреч… » Поселок гулял по случаю его, Миронова, благополучного возвращения с фронта…

Было жарко, Миронов снял ремень, расстегнул ворот, ордена и медали звенели на его груди.

- Иконостас у тебя, - восхищалась Фаина, - герой! Теперь как - женишься или погуляешь?

- Погуляю.

- Правильно, с этим не торопись, еще заарканят. - И подмигнула ему, и подтолкнула локтем, грудастая, еще красивая баба, и посмотрела ему в глаза смеющимся взглядом.

- Не облизывайся, Фаина, - крикнула худая высокая женщина из соседнего барака, в которой Миронов узнал Верку Панюшкину крановщицу с электролизного, - связался черт с младенцем.

- Помалкивай, каблучница, - беззлобно огрызнулась Фаина, - уж тебе тут ничего не отвалится, мы своих не отдаем, так ведь, Володя?

И Миронов вспомнил, что еще при нем эту Верку Панюшкину дразнили каблучницей, а почему так дразнили - не помнил. Была она подруга Фаины, вместе погуливали: как к одной гости придут, так другая бежит.

- Ну, Миронов, - сказал Воробьев, старый аппаратчик с обожженным кислотой лицом, - подерутся из-за тебя бабы.

Фаина махнула рукой:

- Где уж нам… В тираж вышли… Эх, Володя, жалко, стара я для тебя, а то бы окрутила. А Лилька моя молода, не фартит нам. Узнал ты Лильку?

- Я-то узнал, она меня не узнала.

- Не помнит. Так ведь крошкой была, а теперь, смотри, барышня. Лилька! - крикнула она в окно.