Я думаю до сих пор, что тогда, именно тогда он мне нравился больше, чем я ему. Во-первых, фронтовик, моему поколению все фронтовики казались героями. Во-вторых, не мальчик, а муж, старше меня на восемнадцать лет, что всегда интересно. В-третьих, такая необычная, трагическая судьба: отсидеть в ссылке три года, потом до самой войны скитаться по России, наконец, обосноваться в Рязани, жениться на женщине-бухгалтере, понянчить младенца сына, затем уйти на фронт, а вернувшись, забыть о своей профессии инженера, скрыться ото всех в деревне Кузьминки и начать писать детскую книгу. В тридцать шесть лет. И познать большой успех по ее выходе. Рассказывая все это, он вдруг начинал смеяться, вспоминая какие-то детали, и я хохотала вслед за ним, так что наши разговоры в ресторанах были очень живыми.

К тому же рыбаковская жизнь отдаленно напоминала мне жизнь моего отца, он тоже ни одного дня не проработал врачом, правда, его сжигала другая страсть, не писательство - революция.

Рыбаков как бы по секрету (кокетство!) поведал мне и о том, что начал писать новую книгу о водителях. «Я им всем утру нос, - сказал он, имея в виду писателей-производственников. - Я-то эту профессию знаю изнутри, многие годы крутил баранку, а они пишут о том, о чем знают понаслышке». Он был уверен в себе, и действительно, роман «Водители», напечатанный в журнале «Октябрь», был выдвинут на Сталинскую премию. «Лучшая книга года», - сказал о ней Сталин, но тут же добавил, что Рыбаков - «неискренний человек, неразоружившийся троцкист». Это могло быть чревато новым арестом. О том, как он все-таки получил эту премию, написал сам Рыбаков в «Романе-воспоминании», а Соломон Волков - в первом номере журнала «Дружба народов» за 2000 год. Но до того дня, когда Волковы придут к нам в Нью-Йорке и жена Соломона Марьянна нажмет в магнитофоне кнопку «запись», пройдет более сорока лет.

В тот напряженнейший момент мы и расстались. Естественно, ему было не до меня, но причина, как я считала, была в другом: он меня уже «отлюбил», а я его еще не «долюбила», и тянуть это дальше было совершенно ни к чему, хотя что-то еще теплилось у меня в душе. В «Романе-воспоминании», в последней своей напечатанной при жизни книге, Рыбаков дает совсем другое объяснение той нашей истории, я процитирую его:

«Я бы никогда не отпустил ее от себя, нас развели обстоятельства того времени… Мог ли я с моим прошлым, со своей 58-й статьей быть защитой этой девочке. Все это опять нависло надо мной, именно тогда Сталин сказал про меня: «Неискренний человек». Я не имел права ни на какие серьезные отношения. Таня слушала меня, опустив голову…