Купила газеты, читаю:
«Как я пишу? Пишу.
Перечитываю написанное, думаю: кому это нужно? И все же пишу.
Легче всего написать первую книгу. Труднее, когда появляется опыт. Опыт - это понимание того, как беспомощны твои изобразительные средства. Перечитывая свои ранние книги, я удивляюсь тому, как легко решал всякие сложности Теперь легкости нет. Новую книгу пишу так, будто ничего до этого не писал.
И все же, чтобы написать, надо писать.
Эти слова я начертил на бумаге и приколол у себя в кабинете.
Страница, пять, сто… Где-то на сотой странице начинаю более или менее внятно представлять, что же я, собственно пишу… Замысел у меня проясняется в процессе работы. Сперва я гоню материал, занимаю территорию. Расписываюсь. Главное - не прерываться, не выходить из состояния транса. Потом из этих ста страниц может остаться десять… Иной раз думаю: ну что ж я так сижу, черт бы ее побрал, над этой страницей! Ведь никто не заметит! Ан нет, кто-то да обязательно заметит… Много правлю… Фломастер - великое изобретение человечества…
Люблю сюжет - столкновение характеров, судьбы, напряжение, стремительность событий, четкую композицию. Истинный сюжет - жизнь, придуманный - детектив…»
Молодец! Позвоню, скажу, что купила газеты и читала статью с удовольствием. И конец удачен: «Хорошо, когда стол возле окна и во дворе играют дети». (В Переделкино, в писательском городке, где мы прожили потом двадцать лет, дети во дворе не играли, имелась в виду его московская квартира, а стол действительно стоял у окна.)
«Шум мне не мешает, не выношу только собачьего лая. Музыка тоже не мешает, но из своего приемника…»
Лето 1972 года. Строим планы: все берем путевки в Коктебель с одного и того же числа, чтобы не было такого - кто-то уезжает, кто-то остается… Но не получилось: Москва окутана «дымной мглой» - вокруг города горят торфяники. Многих призывают в трудовую армию тушить пожары. Женя едет в Ленинград, а оттуда - в Дом творчества, в Комарово, просит, чтобы и я взяла отпуск: «Мы здесь задохнемся». У него больное сердце, гипертония, ему оставаться в Москве никак Нельзя. Томлюсь в Комарове: сыро, комары, люди скучные. Федор Абрамов вместо утреннего «Здрасьте» еле кивает нам головой. А ведь помню: только я пришла работать на радио, и мне на одну ночь его очерк «Вокруг да около» о деревенской бесправице. Пять утра, а оторваться невозможно… Об этом очерке было закрытое постановление ЦК. К началу шестидесятых додумались: душить надо по-тихому, чтобы не вызывать ажиотаж вокруг той или иной книги.
Больше недели в Комарове я не высидела и на остаток отпуска улетела в Коктебель.
Первый вечер: стоим на набережной у парапета тесной компанией - «своим столом», ждем Рыбакова идти ужинать. Появляется. Красная рубашка, синие тугие джинсы, ремень с большой пряжкой. Любил пофорсить, говоря старым стилем. Толька-фасон - это прозвище прилепили ему во дворе еще в детстве, так оно за ним и шло. И от того Тольки-фасона что-то проскальзывало временами и в немолодом уже Анатолии Наумовиче… Что мне, кстати, нравилось…