ОГОВОРКИ ТЕХ ЛЕТ
Рыбакова и Старикову вызывают на телевидение, в Детскую редакцию, хотят провести прямой диалог «Писатель-критик».
Екатерина Васильевна Старикова была «записным» Толиным критиком - она и книгу выпустила о Рыбакове, не говоря уже о статьях. Я не была с ней тогда знакома, так же как не была знакома с ее мужем - Соломоном Аптом, выдающимся переводчиком с немецкого. Толя познакомил нас позже.
И вот засветился экран. Старикова выглядела замечательно. Статная, высокая, с красивым русским лицом, ей бы играть в кино королев, в крайнем случае первых фрейлин, но, судя по той передаче с ее неурядицами, она правильно выбрала иную профессию.
Заставка. Передача идет прямо в эфир, без всяких вставок и вырезок.
Улыбающаяся ведущая представляет гостей.
Старикова: Анатолий Максимович, я хотела вас спросить…
Отчего-то вдруг прерывается эфир, возникает заставка.
- Ведущая в панике, - рассказывал Рыбаков.
- У нас на счету минуты, просто минуты. Екатерина Васильевна, дорогая, сосредоточьтесь, здесь не Лондон, не Би-би-си. Это Москва! Здесь нет Анатолия Максимовича, перед вами Анатолий Наумович!
Второй вариант. Первые три фразы обходятся благополучно. На третьей из уст Стариковой снова вылетает отчество Гольдберга.
Опять заставка. И крупным планом лицо Рыбакова. Третий, последний вариант. Наконец все хорошо. Остаются две последние фразы. «Не сорвись, не сорвись», - молит про себя ведущая. Старикова, улыбаясь, благодарит Рыбакова за беседу: «Спасибо, дорогой Анатолий Максимович, все было необыкновенно интересно!»
Заставка. Передача кончилась. Исправить уже ничего нельзя.
Звонит Толя: «Ну как, посмотрела?»
Я начинаю хохотать.
- Значит, заметила?! - Он тоже смеется.
Этими своими оговорками Екатерина Васильевна сразу стала мне симпатична. Грешна: слушает Би-би-си, любит самого популярного комментатора - Анатолия Максимовича Гольдберга. А кто из нас через все «глушилки» не ловил «голоса»?
К тому же Старикова хорошо говорила о Толе: «Благородное перо, захватывающие сюжеты, выпуклые характеры». - «Ну что ж ты не сказала о самом главном, - упрекаю ее про себя, - о диалоге!» На мой взгляд, у него были блестящие диалоги. И это при тех недостатках его письма, о которых я знала и к которым относилась болезненно. Ну, например, равнодушие к деталям. (К сожалению.) Временами - небрежение к фразе.
Кто-то из великих французов - не помню, кто: то ли Бальзак, то ли Флобер, сказал: «Не надо думать о фразе - ее надо бросить на пол, и она сама встанет на ноги, как кошка».
У Толи кошки, не становясь на ноги, валялись на страницах многих книг - и в «Водителях», и в «Екатерине Ворониной», не избежал этого и роман «Лето в Сосняках», о котором я уже писала и который пользовался популярностью не только у немецкой читающей публики, но и у нашей. Но с кошками поправимо, беру это на себя, где плохо - выправлю, где хорошо - выпячу.
«Тяжелый песок» был первым романом, над которым мы с Рыбаковым начали работать вместе. В последних книгах - «Прахе и пепле», заключающей арбатскую трилогию, в книге мемуаров «Роман-воспоминание» - у нас бывало по семь-восемь вариантов.
Единственные главы, к которым никогда не прикасалось мое перо в тех книгах, были страницы с рассуждениями Сталина. Там нельзя было заменить или выбросить ни одного слова. Текст был безупречен.