Я снимаю руки с клавиш машинки, откидываюсь на спинку стула, смотрю на Толю.

- По-моему, это хороший вариант, почему «первый»? Так и оставь.

- Кое-что добавлю, - говорит он. - Но, в общем, ты одобряешь? Да?

- Да.

Теперь ему остается повесить Сташенков и украинца Сидоренко, командира партизанского отряда, превратить в русского - Сидорова. А я прочитываю всю рукопись от начала до конца.

И вот наталкиваюсь снова на имя моей Анюты. Ох, несдобровать мне! Иду к Толе.

- Толечка, или мы снимем имя Анны Егоровны, или не будем ей вообще об этом говорить. Знаешь, она очень мнительна. Начнет дудеть: «Чтой-то он меня повесил?! Ишь какой нашелси! Один Бог знает, когда человеку умирать и какой смертью!»

- Нет, - заупрямился Толя, - я не буду снимать ее имя, меня тронуло, как она крестила тебя в спину. Хочешь, не говори ей, что я ее упоминаю, это твое дело!

- Ну ладно, - говорю, - дай я тебе расскажу одну интересную историю, хотя бы ты посмеешься, не будешь на меня сердиться.

Комнату в Москве Анюте устроил Потемкин, трудное было дело, но устроил. Это Самотека, Троицкая улица. Кроме Анюты, там жила еще одна соседка - Нюрка, бой-баба, год за что-то отсидела в тюрьме. За словом в карман не лезет, матюгается не переставая. А при ней тихий муж Петя, кажется мне, был он сапожником. И вот Нюрка затеяла ремонт. И Анюта моя настаивает, что при ремонте оттяпали они у нее 15 сантиметров. Шкаф стоял у стены, а теперь почти что выехал к кровати.

- Анна Егоровна, что вы мелете, как можно передвинуть стенку и оттяпать у вас пятнадцать сантиметров? Да и на потолке бы остался след, вы что - не понимаете?! - говорит Женя.

- Я все понимаю, - обижается Анюта, - но и они не дураки, кого хочешь вокруг пальца обведут!

Я застаю конец разговора, спрашиваю Анюту:

- Что я могу для тебя сделать? Лицо ее освещает улыбка.

- Танюшка, только одна ты и согласна мне помочь. Оденься покрасивше, надушиси, и пойдем к домоуправу, доложим, какие творятся дела.