Хорошо, отдаем «Пингвину», а цена тем временем скакнула уже до 35 тысяч.

- Сорок тысяч дают! - звонит Люда.

«Пингвин» присылает телекс: «Это аукцион или опцион?! Сорок тысяч - крайняя цена».

В мае приедут в Москву заключать договор.

С девяти часов вечера, как правило, начинаются новогодние поздравления. Звонят дети, друзья, родственники. Прорываются Элла с Людой. Толя берет трубку, подмигиваег мне: мол, я тебе говорил, что вааповцы позвонят. Смотрят они далеко вперед, заявки на «Тяжелый песок» все прибывают и прибывают. Молчит только Италия. И мы знаем, кто нам преграждает туда дорогу. Тем более то были не просто наши догадки, нам прямым текстом назвал имя того человека наш итальянский друг-журналист. Преграждает нам дорогу другой наш друг, но уже русский, писатель. Очень талантливый, известный на весь мир, советская интеллигенция читает его с придыханием. Нет, он не говорил: «Это не надо печатать». Он мог просто ухмыльнуться, пожать плечами - и этого было достаточно. Я не назову его имени, он умер и не может ни опровергнуть мои слова, ни защитить себя. Но все-таки скажу по справедливости, будучи очень талантливым, он не любил чужого успеха.

Интересно, что у нас с ним была схожая судьба. Отец его, как и мой, был расстрелян, мать сидела в лагере, но у него было преимущество передо мной: с ним и его сестрой осталась бабушка, родная душа, я же не знала своих бабушек - ни с папиной, ни с маминой стороны. Мало того, мы с ним жили в одном доме, который Юрий Трифонов назвал «Домом на набережной». Балкон его квартиры выходил во внутренний двор, туда же выходил и балкон нашей квартиры. И если мы когда-нибудь вышли бы одновременно на наши балконы, то могли бы увидеть друг друга. Но навряд ли бы он обратил внимание на маленькую девочку, которая была моложе его лет на пять.

Как-то в гостях мы с ним сидели рядом. Не было там ни Винокурова, ни Рыбакова. И я ему сказала: «Я прочла гениальную книгу». - «Кого?» - насторожился он. «Аксенова, - сказала я, - «Ожог». Он согласился со мной. Я даже поперхнулась боржомом от неожиданности. «Но там, - добавил он, - надо было бы сократить страниц двести-триста».

«Триста - многовато, - подумала я, - но сто пятьдесят - может быть».

Время приближается к десяти. Стук в дверь - это приехали Толин сын Алик и его жена Наташа. На столе у нас изысканные блюда: Толя договорился с директором ресторана Дома литераторов, и тот дал ему и копченой рыбы, и пирожков с мясом и капустой, и паштет, и ветчину. Толя сказал ему: «Сегодня мои дети приедут знакомиться с Таней, надо их принять по-царски». Так и приняли.

Посиневшие, озябшие, заходят в комнату, и я вижу, что у Наташи на ногах тонкие колготки. Быстро достаю из шкафа свои бархатные брюки, шил их знаменитый в те годы Владимир Ильич на улице Дмитрова. «Наташа, - говорю ей, - скорей надевайте брюки, у вас же совсем застыли ноги! Что вам дать, чтобы согреться?! Чай, кофе, виски, коньяк?» - «Мне крепкий чай», - просит Наташа. «А мне, папаша (так называл Толю сын), пару рюмок виски».

Алик и Наташа ушли к своим друзьям в Дом творчества, мы с Толей посмотрели телевизор, на часах уже было половина второго ночи.

- Толечка, любимый мой, мы с тобой живем уже в 1979 году.