Толя недоумевает: «Мне не показал, а им послал…»

В почтовый ящик опускают «Советскую культуру». Редактором газеты назначен Альберт Беляев. В ней выступает тот же тип из Омска - автор ругательной статьи. О «Детях Арбата» пишет уже с некоторыми реверансами, но главная мысль такова: мнения о романе могут быть разными.

Толя вырезает статью: пойдет в архив. «Если встречу Беляева, - смотрит на меня, - скажу ему: «Раньше вы просто душили литературу, а теперь надели белые перчатки».

Без звонка приходит Юля Хрущева с режиссером Гариком Черняховским, с которым мы знакомы. Его берут на работу в Театр Вахтангова. Хочет ставить «Детей Арбата».

- Вы же собирались ставить «Тяжелый песок», - говорит Рыбаков. - Теперь - «Дети Арбата». Я напишу следующую книгу, вы захотите ставить и ее.

- Нет, - отвечает Черняховский, - сейчас «Дети Арбата» - самое главное. Приедем к вам с Ульяновым, он сам хочет с вами поговорить.

Приезжают 5 мая в восемь вечера: Ульянов, Парфаньяк, Юля и Черняховский.

- Мы в трудном положении, - говорит Ульянов, - нам крайне важно поставить «Детей Арбата». С этого спектакля начнется возрождение театра. И актеры так считают.

Рыбаков не возражает.

Переходим на общие темы. Всех волнуют разногласия (между Горбачевым и Лигачевым. Ульянов рассказывает о последнем пленуме ЦК. Хорошо выступали Арбатов и наш посол в ФРГ. Посол сказал: «Нас боятся, как дикарей. Гласность и демократия - вот что нам необходимо, и тогда к нам начнут относиться уважительно». Ни одного хлопка. Весь зал настроен против гласности, против любых разоблачений. Один из секретарей обкома бросает реплику: «Неужели мы войдем в перестройку с «Плахой» Айтматова и «Печальным детективом» Астафьева?!» Зал взрывается аплодисментами. Реакция зала - самое страшное, по словам Ульянова. «Я сидел, - говорит он, - и кипел от ярости. В последний день перед перерывом подходит ко мне Воронов (отдел культуры ЦК): «Надо выступить, посылай записку Горбачеву, проси слова». Но на пленумах ЦК никогда еще не брали слова актеры. Какой-то шут, лицедей, актеришка хочет, видите ли, выступить! И все-таки я послал записку, попросил шесть минут. Дали. Вышел на трибуну. Сзади Горбачев. У него глаза всегда веселые, даже озорные. Туг - суженные, напряженные. Смотрю в зал. «Мы говорим о гласности, но какая же гласность без газет? Только через газеты мы и можем добиться гласности! - Шум в зале, недовольство. - Второе, - говорю, - и Айтматов, и Астафьев болеют в своих произведениях за общее дело. Как же мы можем их отстранить от перестройки? - Еще больший шум. Поворачиваюсь к Горбачеву: - Меня, видимо, не понимают». Горбачев (зло): «Они еще не истина в последней инстанции. У них нет этого права. Продолжайте!»