Остается, правда, неясным: какую профессию дать самому Ивану? Инженер? Врач? Военный? Может быть, лучше сделать его биологом, как наш Саша? Рыбаков сразу набрасывает вопросы, которые должен для себя прояснить: в какой области работал, как развивалась карьера? Институт, в котором Иван числился старшим научным сотрудником, в середине 90-х должен развалиться. Что же ему в 60 лет сидеть на пенсии? Начать писать учебник? Кто напечатает? Навряд ли возьмут в 60 лет куда-нибудь и консультантом. Все это необходимо обсудить с Сашей. И как всегда у Толи, все надо делать тут же, немедленно. Он предлагает: «Давай-ка полетим в конце декабря не в Нью-Йорк, а к твоим ребятам. Поговорю с Сашей, поживем у них недельку, а после Нового года отправимся к себе».

Толин план, естественно, одобряю. Тут же на радостях звоню Ире. «Ирка, - прошу, - зажарь гуся с кислой капустой и яблоками. Мы прилетим к вам на Новый год!»

Но Настя Некрасова не отпустила: «Толя, воздержись пока от всяких перегрузок».

- Все сорвалось, - перезваниваю Ире.

- Мама, не огорчайтесь, скажи Наумовичу, если это так срочно, пусть напишет Саше письмо, он ему ответит на все вопросы.

Толя берет у меня из рук трубку.

- Нет, Ирочка, это не годится. Я хочу записать Сашу на магнитофон. Если что-то я не сразу пойму, он мне объяснит. Еще какие-то вопросы могут возникнуть по ходу разговора.

Договариваемся так: они сами прилетят к нам, когда мы вернемся в Нью-Йорк.

Сидим вечером, обсуждаем наши дела. В Толином кабинете два письменных стола вытянуты по прямой линии, стоят впритык друг к другу. Один стол рабочий: лампа, резная деревянная кружка с ручками, карандашами, фломастерами, пачка бумаги, телефон, приемник, лежит и книга Егора Гайдара, выпущенная тем же «Вагриусом» и в той же серии, что и «Роман-воспоминание». Между страницами - закладка. Без фамилий Ельцина, Гайдара, Чубайса, Коха не обойтись, описывая 90-е годы. Так или иначе эти лица будут действовать на страницах рукописи.

Второй стол - почти пустой: ножницы, большой конверт для вырезок и газеты, которые покупаю ежедневно. Киоскер уже знает меня в лицо, я выгодный покупатель: сгребаю все утренние выпуски. Толя просматривает их, щелкает ножницами, за обедом говорит: «Сегодня было всего два Коха и один Чубайс…» Я от этой работы отлыниваю - уж больно нудно читать газету за газетой.

Билеты в Нью-Йорк мы взяли на 27 февраля. За день до отъезда к нам приехала Ира Ришина. За последние годы она опубликовала в «Литературной газете» пять больших бесед с Рыбаковым.

- Здравствуйте, добрые люди! - с порога. Этой фразой она приветствовала нас и в Переделкино, мы жили с ней на одной улице. Толя помогает Ришиной снять пальто, проходим в кабинет, где он не без удовольствия кивает на папку с названием «Сын»:

- Боюсь, что и этот роман потянет на трилогию.

- Уж вам-то чего бояться, Анатолий Наумович? - улыбается Ришина. - Не грешите.

- Миленькая моя, мне 87 лет! Кто знает, сколько еще осталось

Не люблю я такие разговоры. Оставляю их вдвоем, иду на кухню, раскладываю пасьянс. Загадываю: «Будет ли судьба и дальше к нам милостива?»

Пасьянс не сходится.