Князев. Для меня это… (Вдруг устыдился своего ажиотажа.) Для меня это справедливое и душевное дело. Ну так как? Стенографистку позвать или сами попробуете?

Горяинов. Попробую.

Входит Птушко.

Птушко. Там после рецензии место осталось. Строк на двадцать - двадцать пять. Что дадим?

Князев. Подверстай там что-нибудь… залежавшееся. «Вести с мест». А?

Птушко. Лежалого не держим. (Ушел.)

Князев. Иван Иванович Птушко. Работал еще с Кольцовым. (Внезапно запел.) «Где же вы теперь, друзья-однополчане». (Внимательно просматривает гранки.) До чего же условен русский язык. Вот тут: «Пришла в голову мысль». Ишь какая она аккуратная мысль! Не прибежала, не прилетела, а пришла. Вы меня в темпераменте упрекнули, а я вроде извиняться… Беру назад извинения. Да здравствует темперамент! Темперамент моего друга Марата и немца Веерта, копающихся сегодня в камнях концлагеря. Темперамент гражданина Юрия Горяинова, примчавшегося с утра в редакцию. Да здравствует темперамент солдата-певца, спевшего свои последние песни на пороге гибели!

Горяинов. Послушайте, я вас сыграю, вы - симпатичный…

Князев. Ну?.. А я о вас напишу. Вот вы, артисты… Чистота в вас какая-то… будто дети.

Горяинов. Подружиться нам, что ли?

Стук в дверь.

Князев. Войдите!

Входит Енакиев, сухощавый, высокий мужчина лет сорока пяти.

Енакиев. Здравствуйте, товарищи.

Князев. Здравствуйте.

Енакиев. Ну, как я понимаю, Князев - это вы? Я пришел… Вчера у вас в газете был помещен очерк о неизвестном солдате-поэте…

Князев. Прошу садиться. Простите, с кем имею удовольствие?