Горяинов. Скажите, у этого… вашего Лямзина были какие-нибудь характерные привычки?

Енакиев (припоминая). Блондин, среднего роста… у него был такой привычный жест. (Быстро провел ребром ладони по переносице.)

Горяинов. Это Сережка!

Енакиев. Ну что ж, тем больнее вам будет выслушать меня.

Входит Птушко.

Птушко. Александр! Ретушер проткнул голову льву. Я поставлю другой снимок. И не пытайся на меня кричать. Я знал и покрупнее начальников отдела. Гранки!.. Давай гранки.

Князев молча подает гранки. Птушко уходит.

Горяинов. Вы пришли сюда опорочить этого человека? Так я не дам, не дам!

Енакиев. Послушайте… Экий вы! Я коммунист. Один из руководителей лагерного подполья.

Воробьев. Юрий, перестань. (Енакиеву.) Может быть, вы найдете возможным, - а я считаю, что это просто нужно, - рассказать о своем знакомстве с Сергеем Беляевым?

Енакиев. Собственно, затем я и пришел в газету. Расскажу о Лямзине. Я не был с ним близок в лагере, скорее - наоборот. Но некоторыми своими впечатлениями не могу не поделиться. Подчеркиваю - некоторыми. В лагере многие жили сложной жизнью… Иначе нельзя было. И я вполне допускаю, что под фамилией Лямзин скрывался Беляев. Но вот одному обстоятельству никак не найдешь объяснения… Ваш друг вел в основном дружбу с Куртом Бауэром… он погиб при восстании… с парижанином Жюлем Морэ. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.

Князев (прерывая). Минуточку… (Поднял телефонную трубку.) Тринадцатый. Елена Ивановна, пришли ко мне кого-нибудь из стенографисток.

Опускается синий занавес.

Музыка.