И не сразу понял, что тот, который передо мной, тормознул и его борт ко мне приближается. Я еще глянул мельком в зеркальце заднего вида, на приборы — и дал влево. Потому что справа — «колхида». — И Николай Митрофанович, крутя в воздухе «руль», всем корпусом качнулся вправо так, что чуть не упал с табуретки. «Колхидой» он называет деревья. — То, что я вправо подался, меня, наверное, и спасло. Руль дал по ребрам, зубы выбило. — И Николай Митрофанович широко улыбнулся ртом, полным золотых зубов. — Говорят, наши машины даже на дыбы встали. А мне показалось — раздался хлопок…

Очнулся — горит моя кабина. Подумал, что бензопровод загорелся, а подо мной бензобак, и наверняка он сейчас рванет. И я даже не вылез — выпал из кабины на четвереньки.

А потом еще был проблеск сознания: вижу — «Чайка» стоит, на капот кладут тела. И все…

Вечером к Тамаре прибежали: «Твой-то — Маше-рова сбил!..» Не поверила. А потом приехал какой-то большой начальник и сказал: «Готовься к самому худшему». И добавил: «Если бы они, — Тамара поняла, что речь идет о пассажирах всех «Чаек», — так не носились — ничего бы не было!» Она все равно не поверила, но отправилась на перекресток и нашла там ботинок мужа.

Пустовит пришел в себя только в общей палате больницы. Не руки — а два футбольных мяча. И по лицу как будто кто-то бьет бутсой. Потом появились двое в штатском, и один сразу с порога закричал: «Что ты нарабиу!..» Никто не объяснял шоферу, в чем дело, даже когда перевели в отдельную палату и приставили милиционеров. Вдруг радио передало сообщение ЦК КПСС: «Трагически погиб Машеров Петр Миронович…» И только тогда Пустовиту стало ясно, что именно он «нарабиу».