Больше всего Николаю Митрофановичу и сегодня хотелось бы сказать спасибо доктору, который не отнял руку. С ожидавшей его потерей Пустовит тогда смирился: во-первых, не думал, что рука ему еще пригодится, а во-вторых, считал, что такова кара за содеянное. Но доктор не стал дожидаться окончания следствия и решения суда, которые должны были выяснить, не является ли Пустовит участником враждебного заговора. Он просто снял с руки Николая омертвевшую кожу, как перчатку, и сказал: «Никакой ампутации, живи как раньше…»

Тамара подсобрала денег и поехала в Минск — к следователю по особо важным делам при Прокуратуре БССР Игнатовичу. Хотела разжалобить его бабьим плачем, и не только. Он ей сказал: прибереги деньги для детей, потому что мужик твой сядет. А если не он сядет, то водитель машины, которая шла впереди, но кто-нибудь сядет обязательно.

И с подследственным Игнатович вел с подковыркой да с обвинительным пафосом только первый допрос. А потом как будто что-то понял и сознаваться больше ни в чем не требовал. Хотя и выспрашивал дотошно о самых мельчайших деталях.

А еще Игнатович сказал Тамаре: дадут много, но отсидит твой только половину. Может, говорил, оно к лучшему, чтобы сейчас не выходил, а то народ и растерзать может.

Так думал не только следователь. Когда Пусто-вита забирали из больницы в тюрьму, медсестры плакали.

Больше, чем стихии народного гнева, боялись стихии народной любви. Неконтролируемой, против которой бессильны танки. О ней, излившейся на улицы Минска в день похорон Машерова, снял фильм документалист Виктор Дашук. Его «Прощание» лежит «на полке» восемнадцать лет.

Сегодня в Белоруссии опять снимают фильмы о Машерове, а «Прощание» так и не показывают. В новых произведениях объясняют, за что нужно любить Машерова, а за что нет. Опять лимит.