Мне удалось посмотреть фильм Дашука. По обе стороны совершенно пустой проезжей части главного проспекта вдоль тротуаров стояла многокилометровая очередь прощающихся. Кадры хроники, запечатлевшие Машерова, в которых он выглядел таким живым на фоне окружающего его официоза. И лица в бесконечной очереди к гробу: дети без пионерских галстуков, мужики, похожие на «Песняров», ветераны, чьи-то слезы за толстыми стеклами очков в роговой оправе.

Все эти лица кажутся значительно добрее сегодняшней череды не злых в общем-то наших современников… Наверное, следователь Игнатович или перестраховался, или просто очень хотел успокоить Тамару. Как люди с такими лицами могли бы растерзать? Тогда им хватило и той непонятной жертвы, которая лежала в гробу.

Видимо, дело было в первых лицах. Кому-то понадобился показательный процесс. Пустовиту дали пятнадцать лет…

До зоны весть о том, что туда направляется «тот, который Машерова», долетела, как и положено, раньше, чем конвой доставил Пустовита.

Уголовники никаких теплых чувств к тем, кто их сажал, не испытывали. Поэтому легенды, будто Николая Митрофановича чуть не растерзали полные любви к Машерову заключенные, — ахинея. На зоне вообще не бывает прошлых «заслуг». И чтобы зауважали, Пустовиту пришлось дать кое-кому в глаз.

Зоновское начальство, напротив, перенесло отношение к его жертве на него самого: мол, абы кто первого секретаря не переедет. И назначили старшим бригадиром первого, самого сурового, в смысле послушания, отряда. Потом предложили должность коменданта. Но Пустовит отказался. Начальникам это не понравилось. И когда объявили долгожданную амнистию по случаю шестидесятилетия советской власти, ему еще пришлось доказывать, что он имеет право ею воспользоваться.

Через пять лет Николай Митрофанович вернулся домой. Во дворе накрыли стол, и пришли все, кто считал случившееся с ним бедой, кто помогал семье, кто ждал возвращения в хозяйство классного шофера. Собрались и долго гуляли.