Михаил Козаков «Крушение империи»
Он знал, что за окном все уныло, сиротливо, вдово, - иначе он никогда и не думал о русской земле. Взор его, упавший на обледенелое окно, стал печален и задумчив.
Сквозь ледяную кору, мешавшую смотреть в окно, он мысленно видел теперь все отчетливо и безошибочно. Мутное зимнее небо. Земля в тяжелых снегах: шатры сугробов, среди них - прикорнувшие деревянные ящики мужичьих изб, лай недоверчивых мохнатых псов; завывает на ветру непонятная мужику телеграфная проволока, скрипит от мороза березовая роща.
Глаз Льва Павловича проникал за окно и видел то, что мог бы представить себе сейчас любой русский путешественник. Но Лев Павлович этого не сознавал: он был убежден, что воспринимает все глубоко лично, по-особенному.
Он продолжал смотреть в непроницаемое окно, за которым мелькали темнота, вьюга и снежная угрюмая пустыня. Он делал это так углубленно, сосредоточенно и проникновенно, что на одно мгновенье им овладел внезапный испуг, - Лев Павлович стоял по колено в сугробе, метель сорвала с его головы шапку, засыпала всего колючим снегом, валила наземь, вдувала внутрь его судорожное дыхание, он замерзал, умирал… Он протянул руки вперед, и мимо него промчался, сбивая ветром с ног, безжалостный змеевидный поезд, сверкнувший перед запорошенными глазами изломанной искрой чужого исчезнувшего света.
- О-ох! - непроизвольно простонал, вздрогнув, Лев Павлович и инстинктивно отпрянул от окна.
В купе было тепло, тихо, электрические лампочки излучали в него мягкий приветливый свет, бархатный диванчик был уютен, удобен. В зеркале двери Лев Павлович, повернувшись, увидел свое слегка побелевшее лицо.
- Слава богу… - прошептал он и опустился на дорожную постель.
Уже засыпая, он почувствовал, как сильно устал - и физически и душевно.