Михаил Козаков «Крушение империи»

«На улицу, черт побери! Душно мне…» - быстро сбежал он в вестибюль.

- Шинель! - громко крикнул он глуховатому здешнему швейцару, заметавшемуся у вешалки. - Живей, старик!

- Резвости, резвости-то сколько, ба-а-атенька! - услышал Басанин знакомый, погружающийся в одышку голос и оглянулся.

Здоровенный, тучный исправник Шелудченко стоял в другом конце вешалки, протирая запотевшие стекла очков большим красным платком. Синие маленькие глазки исправника добродушно посмеивались.

- Драгоценному Павлу Константиновичу - мое искреннейшее почтение, уважение, красотой восхищение, любовь моя без сомнения, примите заверения и всякие томления…

Исправничья туша подвигалась на Басанина, протягивая мягкую руку и расточая на ходу привычные шутливые приветствия.

В другое время ротмистр Басанин ответил бы, как всегда, схожей шуткой, но сейчас ему было не до этого.

- Здравствуйте, Иван Герасимович, - сухо сказал он, влезая в подбитую ватой шинель, поддерживаемую швейцаром. - Тороплюсь.

- Вижу, вижу, - тем же тоном продолжал исправник. - Ну, а все-таки, что нового? Тишь да гладь, да божья благодать… а? Да вы что это на афишку загляделись, словно императорский театр на ней помечен?

Он был прав: ротмистр Басанин смотрел каким-то странным взглядом на зеленую афишу, висевшую на стене.

- Тишь да гладь? - вдруг, обернувшись, насмешливо и зло сказал он. - А-а… - уже почти застонал он, чувствуя неожиданную радость от того, что может сорвать сейчас свое раздражение. - Я не видел раньше этого безобразия… но вы полюбуйтесь, что это такое.