Михаил Козаков «Крушение империи»

Они щелкают затворами, подталкивают и бьют в спины прикладами, и десятки беззащитных, избиваемых каторжан, пуще всего боясь споткнуться и упасть, бегут, - держась своего ряда, - быстро и неловко семеня закованными в сталь, израненными ногами.

Клубится пыль, хрипят и скрежещут мерно звеневшие раньше кандалы, плывет по голой, необъятной земле стоустый, унылой запевкой, стон.

Так - до Иркутска, а оттуда до Сретенска везут по железной дороге.

Кто, побывав на Амурской колесной дороге, утеряет в своей памяти сретенского капитана Лебедева, местного начальника конвоя?

- Шапки долой! Смирно, окаянные!

Он ждал, с нетерпением ждал каждую партию амурских каторжан. Он встречает их тут же, на вокзале, принимает рапорт конвоиров, обходит понуро выстроившихся ряды, пробегая по ним своими мутными и бегающими, как ртутные шарики, глазами. Кривая, веселая улыбка еще пуще растягивает и без того большой, жадный рот, и губы, сползшие, каждая в сторону, набок, открывают подбитые золотом плоские передние зубы. Рыжие рогали нафабренных усов подняты кверху, до самой скулы, и маленькая жирная ручка капитана Лебедева, поддерживая ус, нежно сворачивает кольцом его упругий, жесткий кончик.

- Слу-ушай! Сознавайся, у кого кандалы распилены! Еще раз обегают глаза молчаливую, насупившуюся толпу,

и кругленький капитан Лебедев, - стоя перед строем, приподнимается, вытягивается на цыпочках, заглядывая вглубь рядов.

- Р-равняйтесь на меня! Гляди честно в глаза цареву офицеру. Бунтовщики, отребье!

Он долго не отпускает толпу, мечется и бегает по перрону все с той же кривой, веселой улыбкой, но видно, как все чаще и чаще бледная судорожная тень набегает на его лоснящееся, розовое лицо: этот сброд застыл, окаменел, - ни одного звука, черт побери!