Михаил Козаков «Крушение империи»

Извозчичья лошаденка попалась никудышная, вялая, и Асикритов с досадой подумал о том, что так, пожалуй, пройдет добрый час, прежде чем он доберется в редакцию. Он хотел уже сменить извозчика и пересесть к другому, но вблизи ни одного не оказалось. Все же он решил это сделать, как только доедет до бодрствующего всю ночь «Аквариума», у подъезда которого дежурили всегда «лихачи».

Нетерпение еще усиливалось потому, что Фома Матвеевич хорошо знал, что в редакции он узнает последние телеграммы, которые должны были известить весь мир о судьбе сербского ответа, врученного за пять минут до истечения срока, установленного правительством «его апостолического величества» Франца-Иосифа. (Международные дипломаты в это время уже были все на своих местах, и пять оставшихся минут они выигрывали друг у друга, как ловкие и не стесняющиеся друг друга шулера - карту: с переменным успехом, редко, однако, не вызывавшим бы в конце концов скандала и побоища…)

- Ну, гони ты, ради бога! - понукал Асикритов извозчика. - Гони, гони! - повторял он, хотя сам сознавал, как нелепо и смешно звучит это слово в обращении к хозяину такой никудышной лошаденки.

- Подстегиваю, барин. Но-но, ты… работничек, - лениво-меланхолически отозвался извозчик и задергал вожжами, но тотчас же вновь опустил их. - Пролетария моя серая: какова кормежка - такова и побежка! - И он оглянулся с чуть лукавой улыбкой на седока.

Седок был так же невзрачен и хил, как и состарившаяся, плохо накормленная лошаденка: уважения к нему не было, но какое-то глухое сочувствие и доброжелательство все же звучало в голосе плоскогрудого, бородатого извозца.