Михаил Козаков «Крушение империи»

Он был худощав, тщательно выбрит (на продолговатой мочке сильно прижатого, как у испуганной лошади, уха лежал еще свежий след парикмахерской: пыльная осыпь пудры), с порядочной глянцевитой лысиной, взбежавшей мимо оставленных по бокам примятых реденьких волос к шишковатой, вытянувшейся пологим колпачком макушке, с узкой, низкой талией, в светлом казачьем бешмете.

- Не требуется! - бросил он цыганке.

- Ай, барин, быстроглазая милость твоя, бровки твои заграничные… Доволен будешь. Дай погадаю!

Она опустилась перед ним на корточки, держа в положенных друг на друга ладонях карточную колоду.

- Ожидаешь, твоя милость, сбудется или нет. Тревога на твоем сердце заграничном - птаха летает в груди твоей, барин. А что ожидаешь - все скажу, и что сбудется и чего не делать - скажу. Ну, положи царя на руку.

И она покружила пальцем в воздухе, над колодой, прося не то полтинник, не то рубль.

Кто-то на скамье сдержанно рассмеялся, кто-то сварливым стариковским голосом пригрозил ей городовым за приставание к приличным господам. Она только глазом повела и словно невзначай плюнула в ту сторону.

- А еще скажу, жив будешь али что случится, твоя милость, генерал.

- Плохо в чинах разбираешься, - усмехнулся он.

- Ай, будешь генералом - про то погадаю, верную правду скажу, сердце мое!

- Чего и гадать? Вот уже все и сказала! - откликнулся сосед офицера по скамье, задумчиво вычерчивавший палкой, свесив голову вниз, геометрические фигуры на песке. Вмешался в разговор, а позу сохранил все ту же.

- Цыц! Ай, умный какой да безгрошовый! - сверкнули цыганкины глаза. - Андрон звать? - презрительно сказала она.