Михаил Козаков «Крушение империи»
Вдовый профессор государственного права и его длиннокосая, общепризнанная красавица дочь («Она настоящая Артемида!» - восхищалась ею Ириша) часто устраивали у себя такие вечеринки. Дочь наизусть знала всего Александра Блока, речи Робеспьера и Марата, профессор неплохо сочинял политические басни и эпиграммы, среди присутствующих находились даровитые поклонники Скрябина и Рахманинова, приверженцы Маяковского, сторонники охаянной всеми супрематической живописи, молодые люди с задатками беллетристов, девушки, поделившие свои симпатии между героической Софьей Перовской и балериной Павловой, вожаки факультетских старостатов и просто милая, вдумчивая студенческая молодежь, попарно снимавшая двадцатирублевые комнаты у хозяек на Васильевском, на Песцах, на Выборгской, в Лесном.
По рассказам Ириши Федя живо, без усилий, представил себе и профессора, и его дочь, и друзей их - и старших и младших (в душе он позавидовал, а вслух Ирише посетовал, что живет не здесь, в столице, а в неизмеримо отсталом Киеве) - и как-то не заинтересовался настойчиво, кто же именно такой этот Сергей Леонидович, приятель профессора?.. Ну, хорошо: они встретились там, знакомство продолжается, этот самый Сергей Леонидович раза три бывал в доме Карабаевых - ну а все-таки… какое место он занимает в числе Иришины друзей и знакомых? Ведь Федя даже не поговорил еще по душам с Иришей, как бывало раньше, в Ольшанке. Годы, проведенные вдали друг от друга, не прошли бесследно…
И словно только сейчас, бредя по Каменноостровскому, Федя впервые внимательно задался этим вопросом, на который невзначай натолкнул его каверзно ухмылявшийся Фома Матвеевич.
- А я думал, вы ревнивы, - сказал журналист, но так мягко и весело, что Федя не обиделся.
- О нет! К кому же мне ревновать? Вернее, кого же мне ревновать, Фома Матвеевич?
- А я бы «отеллился» на вашем месте! - уже явно поддразнивал Асикритов.
- Ей-богу, мне нечего «оттелиться»! - повторил Федя словечко Асикритова.